Филипп Делерм "Счастье"

Хорошо, наверное, быть Филиппом Делермом. У него внутри очень тепло и уютно.

"Счастье" – 15 картин счастья, 15 разговоров, цепочка из созерцательных ностальгических эссе. Что такое счастье? Счастье – это сбегать за заварными пирожными под нормандским дождем и вернуться домой, наблюдать стихию из окна. Это старый дом, скрипящий и неуклюжий, но такой свой. Это охапка осени в плетеной корзине – маленькие тыквы, каштаны, сушеные грибы, янтарная дрема октября. Это "стена со старыми почтовыми открытками, старинными коробочками для пастилок от кашля, музейными афишами... Вот уже десять лет как я счастлив тут, среди всевозможных неудобств". Жаль, что искренние чудаки так редко пишут книги.

"Счастье непрочно. Ты – не канатоходец, ты продвигаешься шажок за шажком. Ты ничего не знаешь о днях, скользишь по проволоке, вдали ничего не разглядеть. Если посмотришь вниз, голова закружится, не смотри туда. Внизу все птицы коченеют, люди берегутся. Ты забрался немного повыше, но счастье дается нелегко. И каждый раз, как отважишься шагнуть, счастье оказывает рядом. Ты идешь к самому себе, и конца у этой проволоки нет".

***
"Я мечтал – мечтал о недостижимой девушке, о безупречной революции, о книге, которой никогда не напишу. В слове «счастье» мне слышалось что-то тяжеловесное и пресыщенное. С тех пор пространство и материя этих двух слогов сильно для меня изменились. Сегодня я произношу это слово осторожно, оно легко слетает с губ, слетает, словно мыльный пузырь неосязаемого света, то самое слово, которое казалось прежде таким до пошлости прочным и надежным".

---

О высоком

На ютъюбе под роликом Gil Shaham с "Зимой" Вивальди фантастические комментарии.
Только истинные ценители классической музыки могут комментировать свой восторг в выражениях "Holy shit" и "it is abso-fucking-lutely".

***
Если набрать в Гугле "Сатори", то окажется, что это название:
- строительной фирмы (построить рай на земле, не иначе)
- консалтинговой компании (консультации из самого проверенного источника)
- рекламного агентства
- ресторана (я б не рисковала, мало ли)
- автосервиса (тем более)
- снос зданий в Москве (13й Аркан, отпиливающий карму, просветляющий через боль)

"Вакансии компании Сатори. Готовы на все, чтобы работать в компании ООО Сатори?",
"Работа в Сатори. Вакансии компании на сайте Rabota.Ru".
Или это чудеса шизофренического нейминга, или удачная маскировка пары-тройки зеленых дверей. Сиди тут теперь и думай.

---

Погадаем?

Как обычно, когда в жизни творится непойми что, ты вдруг получаешь теплый потусторонний привет, и все становится на свои места. Золотая при дневном свете, серебряная при вечернем египетская колода Таро Нефертари. И уже на следующий день она начала здорово гадать.

Я читала, что она по-женски капризна. Значит два наших неподарочных характера сошлись. Я читала, что у нее символика под стать древнеегипетской грамоте. Значит мне выдали отличный стартовый аванс. Теперь с полки за мной следит глаз Гора. Странное, надо заметить, ощущение. Равно как половина пантеона, разглядывающая тебя в раскладе.

Страшно хочется полистать карты, поэтому традиционная уже проба новой колоды.

Если хотите поучаствовать, то отмечаетесь в комментариях, но не задаете никаких вопросов. Я называю Аркан и говорю о том, что, по мнению колоды, вам нужно знать на данном этапе жизненного пути.

P.S. Пожалуй, хватит Всем отметившимся с удовольствием отпишусь.

---

Какой величины ваш мир?

Если ваше сознание подобно мячику для гольфа, из любой книги вы возьмете мыслей не больше этого мячика, а глядя в окно – увидите мир точно с такой же мячик. Вы просыпаетесь и проживаете очередной день, включаясь в жизнь через этот мячик, и радость, испытанная вами, также помещается в него. (с) Д. Линч, "Поймать большую рыбу".

Боги, мячик для гольфа или воздушный шар, какая, в сущности, разница, когда и в том, и в другом случае ты рано или поздно упираешься в стены. Я могу оставаться абсолютно нечувствительной к любым проблемам, но стены, как заправский клаустрофоб, чую за версту. Все твое творчество помещается в мячик, ни одна строчка не выходит за его пределы, весь твой опыт повторяет уже прожитое. Шарик для гольфа. Стеклянный шар со снегом и вечным марципановым Рождеством. Мне страшно подумать о том, в каком бы наперстке я жила, если бы не этот навык.

И я не помню, что надо сделать для того, чтобы краешек картины мира сдвинулся хотя бы на метр. Я не помню, где в основании стены тот спасительный кирпич, вытащив который, разрушишь всю кладку. И каждый раз все сначала. Боги, я никогда не просила вас о пачке денег и муже-красавце. А нынче у меня совсем уж не многословная молитва - избавьте меня от стен.


Я заварю чай со свежими смородиновыми листьями и переспелой малиной, накрою стол на одну персону и буду думать. Я буду слушать кошку-бьорк с ее хвостатыми нотами и терпкой лирикой, и буду чувствовать. Мой самый мистический ритуал, мой самый действенный способ экстренного отращивания крыльев.

... Боги, зачем вам мир, в котором даже Линчу приходится регулярно раздвигать стены?

---

Черный-черный ключ от страны кошмаров

Fairy tales are more than true: not because they tell us that dragons exist, but because they tell us that dragons can be beaten.
—G. K. Chesterton

От этой книги дрожь пробегает по позвоночнику, уходит в пятки, а оттуда – в такси до ближайшего аэропорта. Она ужасает изощренно, в духе самых лучших сказок, это шедевр… Ваше представление о пуговицах уже никогда не будет прежним.
Терри Пратчетт

Мрачной дождливой ночью решила я почитать "Coraline" Нила Геймана. Ту самую сказку, по мотивам которой сделали мультфильм "Коралина в стране кошмаров". Я рассчитывала на час приятного времяпрепровождения перед сном, а оказалось – до последней страницы.

История, конечно, прекрасна. За дверью, заложенной кирпичной кладкой, открывается коридор, ведущий в квартиру, точь-в-точь напоминающую настоящую. В другой квартире девочка Коралина встречает другую маму и другого папу. Они дружелюбные ребята, вот только у них пуговицы вместо глаз, и мама – злая колдунья. И, конечно, в истории присутствует кот с отличным чувством юмора, которому покоя не дают лавры Чеширского. Вот только толку от него заметно больше.

Нил Гейман здорово нагнетает обстановку. Он пишет с такой интонацией, с которой дети рассказывают истории о черном-черном городе, в котором есть черная-черная комната. Мама была похожа на настоящую, вот только... Only her skin was white as paper. Only she was taller and thinner. Only her fingers were too long, and they never stopped moving, and her dark red fingernails were curved and sharp...

Вот почему мои двери ведут только туда, куда позволяет архитектура?..

The hand, running high on its fingertips, scrabbled through the tall grass and up onto a tree stump. It stood there for a moment, like a crab tasting the air, and then it made one triumphant, nail-clacking leap onto the center of the paper tablecloth.
And then the weight and the momentum of the hand sent the plastic dolls’ cups flying, and the paper tablecloth, the key, and the other mother’s right hand went tumbling down into the darkness of the well.
Someone had once told her that if you look up at the sky from the bottom of a mine shaft, even in the brightest daylight, you see a night sky and stars. Coraline wondered if the hand could see stars from where it was.

Такие вот дела, белая-белая рука, пробирающаяся на пальцах сквозь высокую траву, черный-черный ключ от параллельного мира, который спрятался за дверью от несуществующей комнаты. И правда интересно, видит ли рука звезды из своего колодца? Нил Гейман написал книжку для своей пятилетней дочки. Славное, должно быть, выросло дитя. Не считая легкой, но стабильной паранойи и панических приступов при виде безобидных пуговиц.

Скачать "Coraline" можно здесь.

---

Человекообразные

Что-то творится последнее время с моими внешними контактами. Я читаю вот это, и у меня от комментариев мороз по коже. Вы представляете, все это писали люди, которых кто-то тоже считает вполне себе симпатичными, которые хамят в общественном транспорте, а вечерами порой по-человечески тоскуют, которые умеют читать, пользоваться компьютером и наверняка думают о высоком.

И чем дольше включен Интернет, тем хуже настроение. Они обсуждают ММКФ таким штилем, который не предназначен для обсуждения кино в принципе, они смеются над книгами, которых им никогда не написать, злорадствуют над Майклом Джексоном, до которого им – как до Солнца, устраивают свору под каждой статьей. Они обсуждают и осуждают ве-ли-ких, ге-ни-ев, не вставая с офисного кресла. За соседним столиком в кафе две зрелые подружки глубокомысленно рассуждают: "Дааа, когда Федосеева-Шукшина связалась с Алибасовым, ее возненавидела вся страна". Вы представляете? Возненавидела!

Они преступно категоричны, они не умеют слушать, зато доказывают свою правоту с пеной у рта. Обладая никчемным набором знаний, они умело применяют их при каждом удобном и неудобном случае – ведь чем меньше ассортимент, тем легче с ним управиться. Они выдавили наконец из себя раба, но свобода в их интерпретации приобрела какие-то совершенно чудовищные формы.

У Тэффи есть отличный рассказ "Человекообразные" о животных, которые с завидным успехом притворяются людьми: "И вот, после многовековой работы, первый усовершенствовавшийся гад принял вид существа человекообразного. Он пошел к людям и стал жить с ними. <…> Они притворяются теперь великолепно, усвоили себе все ухватки настоящего человека. Они лезут в политику, стараются пострадать за идею, выдумывают новые слова или дико сочетают старые. Они стали выдумывать оригинальности. Они крепнут все более и более и скоро задавят людей, завладеют землей".

Сегодня даже мои подкроватные монстры кажутся мне милейшими существами. Мы дивно ладим, и они даже не кусают меня за щиколотки.

---

Новая жизнь. День первый.

Пока меня здесь не было, со мной приключилось множество вещей. Диплом и его защита, чудеса самообладания, чудеса метаморфоз и просто чудеса. Это было прекрасное время со всем его волнением, ожиданием и нетерпением. Я думала – закончу журфак, и счастью моему не будет предела. Я представляла, как станет легко и радостно, а мир окрасится в опьяневшие краски Хундертвассера.

Утро новой жизни оказалось сонным и душным. Я в новой жизни оказалась совершенно разбитой и дезориентированной в пространстве. Человеку, который прекрасно знает о том, что "возможно всё", тяжелее всего определиться с вектором движения, поэтому полдня своей новой жизни я курсировала исключительно между комнатами. Порой для того, чтобы заставить человека сидеть на месте, достаточно открыть перед ним все двери.

Зато теперь я знаю, что находится за финишной ленточкой. Сто тысяч дорог без какого-либо кемпинга на перепутье. Сто тысяч вариантов нового завтра. И такое знакомое – серое настроение, с белой дорожной полосой. Такие вот перспективы.

---

Монологи Маленького Города

Я вроде бы все успел. Зажег фонари, немного причесал улицы и проверил замки. Теперь можно медленно скрипеть качелями, пить чай и смотреть, как в окнах задергивают шторы и выключают свет. По ночам у меня совсем нет дел, и я могу хорошенько отдохнуть.

Я – этот маленький город.

У меня есть улицы, дороги и дома, есть жители и случайные гости, есть стаи бродячих собак и свободные кошки. Но я – больше, чем улицы и дома, больше, чем имя на четвертушке сложенной карты. Ведь город всегда больше, чем все эти обычные вещи. У меня есть зрение и слух, есть плащ на случай дождя и шарф для январских ночей, а еще – у меня есть голос.

И значит мы можем поговорить.

Сегодня моим жителям было как-то особенно грустно. Пошел дождь, я раскрыл зонты и зажег самый-самый теплый свет в булочных и кофейнях. День был прекрасным и свежим, взъерошенные, вымытые улицы красовались разноцветными зонтами и блестящими туфельками прохожих, а дорога домой в этот раз занимала совсем немного времени – чтобы можно было поскорее вернуться, стряхнуть с себя дождь и сесть в глубокое кресло с чашкой обжигающего чая.

Но им почему-то было одиноко. Они вглядывались в свои отражения в трамвайных окнах и ждали, что небо вот-вот рухнет им на головы. Но я же ничего не могу сделать, я могу лишь оставить на мокрой лавке зонт забывчивому горожанину и поплотнее сомкнуть листву над тротуаром.

А когда моим жителям так грустно, дождь может идти вечно.

Мне тоже порой не нравится местная погода. Мне хочется уехать куда-нибудь к морю, раскрыть вдоль берега полосатые тенты, расставить столики с гнутыми ножками и продавать в летних кафе сицилийские апельсины с тосканскими бискотти. По ночам будет рано темнеть, но в моих кафе всегда будет музыка, а на остывшем пляже будет танцевать припозднившаяся пара. У меня много старых улиц, древних домов и щербатых стен – им молодой морской ветер наверняка придется по вкусу.

Да, у меня тоже есть мечты.

Но я врастаю вековыми корнями, фундаментами и подвалами своих домов в эту густую землю. С каждым днем все глубже, с каждым годом все надежнее. К тому, у покинувших город жителей всегда должна быть дорога назад. Даже у тех, кто уехал навсегда. Даже у тех, кто ни разу не оглянулся. Должна быть возможность вернуться и найти свой дом на прежнем месте. И только по ночам мне мерещатся другие земли – горы, густо облепленные низенькими домиками; равнины, оплетенные виноградниками; снежные пустыни с глухими сугробами. И море, конечно, море, скрипящее влажной галькой, мои полосатые тенты и танцующая пара на холодном песке.

На песке какого-то чужого города.

Жители всегда нас как-то себе представляют. Для кого-то город – непризнанный гений в сером макинтоше, для кого-то – жизнерадостная особа на заре юности или молодой карьерист в амбициозном костюме, а для кого-то – старик-историк, впавший в летаргический сон в своем затхлом кабинете. А я… Я провинциал, рисующий лубочные картины и мечтающий уехать к морю.

Но кое в чем все города страшно похожи. Каждый город – коллекционер. Мы собираем кусочки биографий горожан: круглолицая неваляшка, кукольный домик, пластмассовое пианино на две октавы, клеенчатая тетрадь с недописанным романом, билеты на спектакли трехлетней давности, коралловые бусы и потрескавшиеся афиши. Мы храним наши коллекции в самых укромных уголках.

Заброшенный дом может рассказать двухсотлетнюю историю всех его обитателей, на задворках парка – вычеркнутые из списка живых карусели, на окраине города, в горах совсем не интересного мусора, – бесподобный музей редких вещиц. На каждой почте есть уголок с недошедшими письмами и бездомными посылками. В каждом квартале есть подвал, хранящий свою тайну. В каждом доме есть мой маленький тайник с потерянными вещами и позабытыми игрушками. Горожанин может уехать, но кусочек его жизни навсегда останется со мной. И он будет скучать.

Непременно будет скучать, иначе и не город я вовсе.

Впрочем, мне пора: если я долго стою на месте, у моих горожан приключается бессонница. К тому же сегодня мне предстоит еще одно небольшое дельце – впустить в город лето. Оно уже на подходе, но по ночам ему как-то особенно неловко. Я помогу. У сегодняшней ночи будет совершенно изумительный запах, а утром горожане проснутся в хорошем настроении. Все до одного. Это бывает так редко.

Но мое маленькое волшебство стоит любых усилий.

---

Прыгать выше головы

"9.00 – найти невыполнимую задачу
10.00 – построить грандиозный план
11.00 – упорно работать
12.00 – пообедать (тоже важно)
13.00 – сделать все возможное
14.00 – уточнить список невозможного
15.00 – воплотить половину невозможного
16.00 – получить критику результата
17.00 – прикинуть завтрашний грандиозный план
18.00 – отправиться домой жаждать успеха".

(c) Пол Арден "Прыгай выше головы".

Маленькая такая книжка, действующая лучше кофеина.

---

Охота за идеями

Я никогда не верила в сомнительный тезис "идеи витают в воздухе". Одноногая аксиома. Есть в нем что-то уязвимое. Вот, например, я пишу каждый день. Пишу всякое, пишу статьи, рекламные и прочие тексты, пишу дневники и письма. А вот книгу не пишу. Потому что сюжет – фантастическая субстанция, и я преклоняюсь перед теми, кто способен ее подхватить на кончик пинцета.

Я думала о сюжетах так и эдак, я думала о нелюбимом мной тезисе и о том, где тот воздух, в котором витают крылатые книжки. А потом – потом они на меня набросились со всех сторон. Ненаписанные истории не моих, чьих-то чужих романов.

О первый сюжет я споткнулась, когда думала на тему: "О каких сегодняшних реалиях еще не писали книг". Такую книгу должен написать молодой мужчина или женщина чуть за тридцать.

Второй – когда дождливой ночью смотрела канал "Культура" и пила чай ведерной чашкой. Он должен быть записан голосом Маргарет Митчелл на желтоватой бумаге.

Третий пришел на ум, когда я умывалась.

Четвертый – выпрыгнул из-под рабочего стола, но он такой пронзительный и печальный, что его может написать только человек с железными нервами и спокойным слогом.

И я отпустила их на волю, ждать, пока свою книгу отыщет в воздухе кто-то другой. Ждать свою. Ведь я теперь знаю, где искать.

---

Сказка, рассказанная на ночь самой себе

Я устала от тебя. Мне с тобой тяжело. Ты смотришь в зеркало осиротевшим взглядом и думаешь, что я о тебе забыла. Ты стоишь под небом, полным непролитого дождя, и думаешь о том, что меня никогда рядом и не было. Ты ищешь что-то наощупь под притолокой Вселенной, достаешь жестом фокусника и уверена, что я здесь не при чем. А еще спрашиваешь: где справедливость? У меня к тебе тот же вопрос.

Ты думаешь, что можно случайно удариться о дверной косяк. Случайно порезаться или поставить себе синяк на ноге. Прищемить палец, сломать свеженакрашенный ноготь. Случайно сделать себе больно, сделать себе обидно. А я, к сожалению, не знаю, как иначе до тебя дотянуться. Ты слишком торопишься, суетишься, обдумываешь что-то до головной боли, а потом вдруг врезаешься в косяк. Идешь по жизни, не видя цели, а потом удивляешь, откуда под тонкими чулками столько синяков. Вечно казнишь себя за какие-то пустяки и подставляешь собственные пальцы под нож. Мне трудно с тобой, и еще труднее от того, что ты согреешь рукой ушибленное место и пойдешь дальше тем же маршрутом. Мой случайный шлепок – такая мелочь, не правда ли?

Мне с тобой сложно. Ты спишь, обхватив одеяло, доигрываешь во сне компьютерную игру и в перерывах зовешь меня. Я сижу на подоконнике, смотрю на ночную улицу и слушаю, как ветер шлепает по раскрытому детскому зонтику, отобранному вечером у чьей-то ладошки и распятому в ветках. Ты что-то бормочешь то ли по-русски, то ли по-японски и называешь имена, много имен, некоторые из них помню только я, некоторые, проснувшись, ты даже не выговоришь. Ты вспоминаешь о том, о чем когда-то клялась никогда не забывать. "Никогда" – хорошее слово, не то, что это твое "случайно".

А потом просыпаешься, и я знаю, что каждый раз для тебя это пытка. Тебе больно просыпаться, для тебя слишком многое остается во сне, и в первую секунду тебе непременно хочется расплакаться. Я знаю, так было всегда, поэтому стараюсь разбудить тебя за минуту до звонка будильника, и всего минуты тебе хватает, чтобы настроиться на эту жизнь. Ты благодарно улыбаешься и даже что-то мурлычешь под нос, а потом на целый день забываешь обо мне.

Знаешь, мне с тобой иногда чертовски трудно. Ты смотришь куда-то глазами привидения и думаешь о том, что находится за линией горизонта, за пределами одиночества, за закрытыми дверьми и непроходимыми сомнениями. В тебя не вмещается твой внутренний мир, до тебя не может достучаться мир внешний. Но тонкий контур на их границе – твоя колыбель, твое тайное убежище.

Иногда ты достаешь карты, и я устало вздыхаю. Отбираю нужны арканы и заботливо направляю руку. Смотришь. Вертишь так и эдак. Говоришь: "Уточни". Ты со мной всегда на ты, хотя до сих пор не уверена, с кем, собственно, разговариваешь. Я ищу еще одну, и наблюдаю, как в глазах у тебя проясняется. Ты смеешься, смотришь по сторонам, подпрыгиваешь на месте и мечешься в поисках подходящего слова: невероятно, фантастически, немыслимо. У тебя озарение. Ты смачно целуешь картонные прямоугольники и скрещиваешь пальцы на счастье. Я вот все думаю: а почему ты не можешь у меня просто спросить?

Ты ищешь свой Розеттский камень. Где-то там, в глубине твоей самости, есть ключ к расшифровке древних писем, он вмиг расставит все по местам и сделает мир простым и понятным. И словно включится свет. Напрасно, не за чем. Я – твой Розеттский камень. Я твое прошлое и будущее, я с тобой и за тебя, но ведь это слишком просто, не так ли? Я не слишком похожа на разломанный ключ старинной головоломки и не подвластна ржавчине. И могу наговорить все, что угодно, выдавая древний анекдот за истину. Ты права, общение с тобой неплохо развивает чувство юмора. И я знаю, что ты оценишь шутку, когда мы вновь сможем нормально поговорить.

И каждый раз – одно и то же. Ты говоришь, что в этот раз все будет иначе. Все будет совсем по-другому, и перечисляешь все свои грандиозные планы. В эти моменты ты красива, как мифическая богиня, ты мысленно повелеваешь временем и пространством и веришь в свою силу. Тебе бы крылатые сандалии – и хоть сейчас на фрески. Я верю тебе, я согреваюсь твоим огнем, я заражаюсь твоим желанием.

И мы вновь оказываемся здесь. Еще одна семья, кукушка с маятником, сотни книг, ленивое "завтра" и сотая толика той силы, на которую ты способна. Ты считаешь свои годы, я считаю твои тысячелетия. Мимо тебя живут люди. Ты подозреваешь, что что-то в их жизни не так, и иногда от какой-то догадки тебя бросает в дрожь. На вопрос о ценности существования твой брат отвечает: счастье в жизни и обеспеченная старость. И в этот момент тебе кажется, что ты находится на глубине в пару километров и над тобой – оглушительный слой воды. Твои сестры растят детей, и их взросление заменяет им собственное движение. Дети растут, и им кажется, что что-то меняется. Больше всего они боятся того момента, когда дети вырастут, и тогда прорехи на такой удобной иллюзии скрыть будет уже невозможно.

Ты редко ходишь к ним в гости – там слишком душно. С некоторыми людьми тебе душно, с некоторыми – каждое слово как глоток вкусного воздуха. Но ты почему-то уверена, что вторые – лишь исключение из правил, им просто однажды чертовски повезло. И словно не замечаешь, что с каждым годом рядом с тобой вторых становится все больше и больше. Я выбиваюсь из сил.

Но я терпелива. Я сторожу твой сон, мокну с тобой под дождем, согреваюсь чаем. Я жду и сплетаю тропинки в надежную дорогу. Подталкиваю тебя в спину, и ты выпрямляешься, словно несешь вновь приобретенные крылья. Быстро-быстро, пока не отвернулась, выкладываю на стенках чашки узоры из мелкого чая, но ты даже не смотришь. Я не расстраиваюсь. Ты отворачиваешься к окну, за котором майский дождь и мутные брызги из лужи. Я знаю: на мокром стекле так ясно видно мое отражение, и ты спокойно и торжественно улыбаешься. Как будто это наша первая встреча и первый чай, и я в который раз верю, что на этот раз ты сдержишь обещание. Порой тебе это действительно удается. Совершенно случайно, разумеется. Совершенно случайно.

---

О чем еще думать воскресным вечером

Я говорила, что люблю копирайтинг? Я обманывала. Мне всегда казалось жутко скучным писать рекламные и всякие разные продающие тексты для стройматериалов и прочей ерунды. Я ненавижу копирайтерский диалект: "максимально возможный", "индивидуальный подход", "эксклюзивные решения", "высококачественная продукция от высокопрофессиональной команды". Бе.

И вот сегодня я пишу текст для компании, продающей итальянские двери и вдруг понимаю – это прекрасно. Я спрашиваю: "Что вас ждет за дверью?" А потом пишу так, чтобы вы поняли – за такой дверью вас может ждать только спокойствие, уют и комфорт. Двери – удивительная вещь. Двери приглашают. Располагают. Создают ощущение дома. За ними тепло и спокойно, они делят мир на две части, одна из которых принадлежит всем, а другая – только вам. Ощущение, которое стоит любых денег.

А мой любимый копирайтер пишет о дверных ручках: "Это ваше первое тактильное знакомство с дверью, это ваши последние воспоминания, когда вы уже уходите. Заходя в комнату, ей первой вы протягиваете руку". И еще: "Двери, как и люди, бывают разные: они могут быть крепко заперты, интимно приоткрыты или широко распахнуты". Дивная вещь копирайтинг. Многоликая, как и все, что связано со словом.

---

Дзынь. Дзынь. Дзынь. Мой спутник сходит с ума от любопытства, пытается незаметно разглядеть меня со всех сторон и отвечает как-то невпопад. Дзынь. Дзынь. У меня есть потрясающее приворотное средство, которому радуются дети, которому мужчины радуются как дети.
Несколько крохотных колокольчиков на шелковой подкладке юбки.

---

У него такие глаза, что мне физически больно на него смотреть. Говорит тихо, я не понимаю ни слова и восстанавливаю предложения из отдельных букв, он много курит и морщится от неслишком вкусного кофе. Он прекрасно болезненный и, разумеется, нравится мне безумно.

Ему 35 и это, к сожалению, заметно. В 17 он наверняка мечтал стать звездой мировой величины, сниматься у Антониони и участвовать в рейтингах журнала People. Ему 35, и сейчас он какой-то местный актер с глазами человека, случайно запертого в склепе. Он смирился со своей беспомощностью, а я никогда не поверю, что существует чувство, страшнее этого. Грустно, как от финальной строчки в повести Экзюпери: "В каждом из этих людей, должно быть, убит Моцарт".

Не нужно никакого расклада, я просто достаю карты и укладываю их одну за другой. Отшельник, заблудившийся в своей пустыне. Я ему говорю чистую правду: о множестве его талантов, из которых актерство – всего лишь первое, что однажды пришло ему на ум, об удивительных возможностях, которые уже давным-давно только и ждут, пока он покинет свою зону комфорта, о Ханумане и Меркурии. И благодарю небеса за то, что у меня в руках есть мои карты, и только они напоминают мне о том, что в нашем распоряжении есть все алхимические ингредиенты. Даже в этой его беспомощности.

А под конец что-то автоматически черчу на салфетке, наошупь ищу под столом туфли, из которых так незаметно выбралась и допиваю остывший чай. Смотрю на салфетку и понимаю, что карты можно собирать – руна Дагаз в бесконечном множестве экземпляров. И People о нем еще напишет.

---

И все меняется. Со взъерошенными волосами и алыми губами, как в старом-старом Lily Was Here. Мы просто пьем чай, а потом я просто иду домой, потому что иначе – тесно и душно, как в одежде, из которой давным давно вырос. А потом беспричинно улыбаюсь направо и налево, рисую акварелью на пальцах и полночи перекрашиваю ногти – черный, черный кофе, кофе с молоком, беж, перламутр, красный, розовый.

Потому что все меняется. Потому что до будущего ровно столько же, сколько до прошлого и кажется, что в любой момент можно вернуться в свою зону комфорта и все будет как прежде. Глупости. Никуда не вернуться. Потому что впереди страшно, но безумно интересно, потому что позади – пропасть сна. Все, все все все меняется, и я набираюсь смелости. Смотрю, как боги играют песочными часами, и подставляю ладони для своей горсти. Все будет хорошо, все будет настолько хорошо, что оглядываясь на май 2009го мы будем удивляться – а ведь сны-то вещие, а ведь мечты на самом-то деле были только предчувствием.

***
Предчувствие перемен – самое сладкое послевкусие после ночной чашки чая. Я не знаю, чем пахнут ваши ночи, а здесь по ночам такой ошеломительный запах, что можно выпасть из окна, – немного несбыточного, немного невозможного и море надежды. Запах новой книги, чая, ванили и остывшей дороги. А еще запах ветра с реки, цветов, сотни цветов и железнодорожных рельсов. И неприкаянные ноты Anybody Seen My Baby. По ночам здесь совершенно невозможно заснуть.

---

Голливуд эксплуатирует наши слабости. Я не хожу в кино "на фильмы", я хожу "на актеров", в какой бы ерунде они ни снимались. И вот завтра я пойду смотреть на неподражаемые брови Хью Джекмана, на фоне которых мутанты будут в очередной раз спасать мир от мутантов.
"Два билета на брови Хью Джекмана, пожалуйста".

---

Пьющий время

Филипп Делерм пишет так, что однажды прочитав, уже никогда не спутаешь. Забивает предложения десятком прилагательных, не заботится о сюжете – создает атмосферу. И пишет, собственно, о том, что единственная настоящая ценность человеческой жизни – маленькие радости. Вечерний свет кафе, мокрый снег в самом конце зимы на Пале-Рояль, бесконечное многообразие миров в калейдоскопе месье Делькура. А еще – уют медленных зимних ночей, когда "холодно снаружи и тепло внутри". Страница за страницей по книжке растекается истома.

"За окном поздняя осень запирает сад, уговаривает закрыть ставни, понежиться в мягком свете лампы и забыть о завтрашнем дне. Все заволакивает дымка, ноябрь дремлет на тетрадках, время потягивается на отчеркнутых по линейке полях".

Я начинала читать в машине, затем читала за обедом и только на середине поняла, как надо. Надо под безразмерным одеялом, с заснувшим на плече попугаем. И если не заснуть самой, если не перескакивать прилагательные и погружаться в его настроения, то в конце концов случится чудо. Один день из жизни акварельного человечка, месье Делькура и Флорентийца. Выглядываешь в окно, и в чашку чая начинает капать дождь, и ветер пахнет октябрем, и время послушной кошкой сворачивается у ног, и по дороге скачет невесть откуда взявшийся в начале мая сухой съежившийся лист.

---

О Японии. With love.

Удивительное дело раз. Недавно писала текст о свадебной моде и, пользуясь случаем, нашла себе свадебное платье. Смотрю на него уже который день. Прошлогодняя премьера Dior, от которой диором, собственно, и не пахнет. Пахнет парфюмом Джона Галльяно, и я буквально вижу его небритую лучезарную физиономию: "Сейчас я забабахаю для напыщенного Dior полный фэшн". А платье – произведение искусства.

Удивительное дело два. Песня для совершенно чокнутых, которую я уже неделю пою в душе.



Удивительное дело три. Я вроде бы неглупый человек. Читаю Акутагаву и Мураками в оригинале, пишу, редактирую, перевожу. Вполне серьезна и молчалива. Слушаю старый рок, розовое не ношу, стразы на телефон не клею, нейл-артом не страдаю. Мужчинам прощаю многое, женщинам – ничего, и терпеть не могу женское жеманство и пустоголовое в телефонную трубку: "Ну ааа ты что? Ну ааа ооон? Ааабааалдеееть…" Тем не менее, время от времени я извлекаю из уголков компьютера свежий номер чего-нибудь такого:



Или такого:



И каждый раз диву даюсь: откуда это оно у меня?

А вечером трудного дня "на полчасика" открываю ноутбук, забираюсь под одеяло и включаю какую-нибудь дораму, в которой великовозрастные напомаженные мальчики по-прежнему играют школьников, целуют целомудренно великовозрастных девочек и воплощают все эротические фантазии недалеких зрительниц в духе "искусственное дыхание – это же непрямой поцелуй!" И у меня начинаются припадки: периодическое повизгивание, возюканье пальцами по монитору и стократный просмотр любимых эпизодов. Меня утешает только то, что все это – исключительно в целях изучения языка. Обучению, знаете ли, способствует полуголый Огури Сюн, выходящий из душа, гоняющий на мотоцикле Мацуда Сёта и даже кудрявый Мацу Джун, изображающий собачку и виляющий хвостом.

А вообще, это для меня самая большая загадка Японии – как они умудряются своей примитивной поп-культурой зомбировать весь мир? Высокие технологии, не иначе.

---

Отпуск и прочие неприятности

У меня был отпуск, нормальный такой фрилансерский отпуск. К началу четвертого дня, еще только шлепая в ванную, поймала себя на том, что сочиняю начало статьи (мифы, стереотипы русских в отношении Китая для одного московского журнала) и думаю, где в Краснодаре искать китаистов и у кого брать комментарии. За завтраком отодвинула кокейчу, пошла за ежедневником, в обед читала Тэффи и строила планы, вечером смотрела "Коломбо" и понимала, что на этой оптимистичной ноте мой отпуск можно считать завершенным и сегодня, даром, что воскресенье, с утра была перед Вордом.

За свой короткий отпуск я учила иероглифы, читала, рисовала, сочиняла в такт шагам стихи и часами сплетничала на кухне. Днем подставляла лицо солнцу, ночью – звездам. По ночам выгуливала собаку, на рассвете просыпалась от попугаичьих криков. Узнала дивное слово 八面玲瓏 – прекрасный, откуда ни посмотри, красивый со всех сторон. А еще - 薬缶頭, "лысая (как коленка) голова". И долго удивлялась вопиющей несправедливости: почему какой-нибудь "холодильник" (冷蔵庫 пишется так замысловато, а "космос" и "Вселенная" – совсем ерунда какая-то примитивная: 宇宙. Это совершенно несправедливо, но древние китайцы лучше меня были осведомлены о простоте всего гениального.

И в итоге осталось совершенно непонятным, как люди умудряются проводить месячный отпуск и чем надо заниматься, чтобы ничего не делать. Просто фантастика какая-то.

---

Гусеницы, бамбук, крылья

Я купила кисточки, краски и тушь. Села поудобнее, включила Cafe del Mar и повертела в пальцах кисточку, а затем провела первую каракулю. Такую толстую и кривую, похожую на искалеченную гусеницу. И тут я начала думать всякие глупости. О таланте и его отсутствии, о возможном и том, что не получится ни при каких условиях, и прочей ерунде, которую мы привыкли думать, считая себя простыми смертными. Гусеницы получались разнообразные, но неэстетичные.

И тут я поняла. Единственное, что может помешать нарисовать более-менее пристойную каракулю, впервые в жизни взяв в руки кисточку – все эти убеждения многолетней выдержки. Я вздохнула с облегчением и нарисовала то, что нарисовала. Без черновиков, карандашных набросков и прочих лишних движений. Не высокохудожественно, но в моем случае - вещь невиданная.

Это опыт из разряда озарений, в тысячный раз доказывающий, что все "не могу", "не умею" и "не получается" – это такие незначительные вещи, на которые даже внимания обращать не стоит. Мы можем всё, мы можем получить и сделать всё, что захотим, мы можем научиться всему, что захотим. Мы можем меняться до бесконечности, оставаясь собой. Браться за все подряд и в конце концов находить своё. Вы только прислушайтесь: "Возможно всё". Без восклицательных знаков. Просто так, как констатация факта.
Каково, а?