Amantes- amentes...
У него такие глаза, что мне физически больно на него смотреть. Говорит тихо, я не понимаю ни слова и восстанавливаю предложения из отдельных букв, он много курит и морщится от неслишком вкусного кофе. Он прекрасно болезненный и, разумеется, нравится мне безумно.
Ему 35 и это, к сожалению, заметно. В 17 он наверняка мечтал стать звездой мировой величины, сниматься у Антониони и участвовать в рейтингах журнала People. Ему 35, и сейчас он какой-то местный актер с глазами человека, случайно запертого в склепе. Он смирился со своей беспомощностью, а я никогда не поверю, что существует чувство, страшнее этого. Грустно, как от финальной строчки в повести Экзюпери: "В каждом из этих людей, должно быть, убит Моцарт".
Не нужно никакого расклада, я просто достаю карты и укладываю их одну за другой. Отшельник, заблудившийся в своей пустыне. Я ему говорю чистую правду: о множестве его талантов, из которых актерство – всего лишь первое, что однажды пришло ему на ум, об удивительных возможностях, которые уже давным-давно только и ждут, пока он покинет свою зону комфорта, о Ханумане и Меркурии. И благодарю небеса за то, что у меня в руках есть мои карты, и только они напоминают мне о том, что в нашем распоряжении есть все алхимические ингредиенты. Даже в этой его беспомощности.
А под конец что-то автоматически черчу на салфетке, наошупь ищу под столом туфли, из которых так незаметно выбралась и допиваю остывший чай. Смотрю на салфетку и понимаю, что карты можно собирать – руна Дагаз в бесконечном множестве экземпляров. И People о нем еще напишет.
Ему 35 и это, к сожалению, заметно. В 17 он наверняка мечтал стать звездой мировой величины, сниматься у Антониони и участвовать в рейтингах журнала People. Ему 35, и сейчас он какой-то местный актер с глазами человека, случайно запертого в склепе. Он смирился со своей беспомощностью, а я никогда не поверю, что существует чувство, страшнее этого. Грустно, как от финальной строчки в повести Экзюпери: "В каждом из этих людей, должно быть, убит Моцарт".
Не нужно никакого расклада, я просто достаю карты и укладываю их одну за другой. Отшельник, заблудившийся в своей пустыне. Я ему говорю чистую правду: о множестве его талантов, из которых актерство – всего лишь первое, что однажды пришло ему на ум, об удивительных возможностях, которые уже давным-давно только и ждут, пока он покинет свою зону комфорта, о Ханумане и Меркурии. И благодарю небеса за то, что у меня в руках есть мои карты, и только они напоминают мне о том, что в нашем распоряжении есть все алхимические ингредиенты. Даже в этой его беспомощности.
А под конец что-то автоматически черчу на салфетке, наошупь ищу под столом туфли, из которых так незаметно выбралась и допиваю остывший чай. Смотрю на салфетку и понимаю, что карты можно собирать – руна Дагаз в бесконечном множестве экземпляров. И People о нем еще напишет.
Поэтому пишу то, что думаю, но стесняюсь писать: хорошо, что и в 35 жизнь можно начать заново.
и до сих пор не могу отделаться от мыслей о том, как это страшно: в 35 лет с ворохом несбывшихся мечт поверить в свое бессилие. перед этим страхом даже моя клаустрофобия поджимает хвост.