Amantes- amentes...
(с)Рената ЛитвиноваОдни начала и одни концовки, чем же заполнить середину, то есть очарование и разочарования - всё мелкие темы. Подошёл кот, она дала ему еды и тоже, задумавшись, стала есть из консервы - они совпадали с котом по вкусам, ей нравился тоже определённый сорт консервов, не будем уточнять, каких.
По вечерам она ела такой вкусный "рецепт" - в маленькую кружку или лунку насыпалась соль, выжимался лимон, чтобы белая насыпь промокла, чистила
чеснок: нужно было макать дольку и так съедать - это лишало сна, не хотелось спать. Ночь такое покойное время, и не хотелось её пропускать. Ночью она боролась со старостью: натирала лицо льдом и кипятком, и часто плакала, что тоже омолаживает. Изучала листы на растениях, и все они были обглоданы всё тем же котом, который слонялся по комнатам и искал себе занятий. Вот уж кто ей нравился, так это вороны, как более недоступные, и коты, тугие и не дорожащие жизнью. В них нельзя разочароваться. Женщинам нужно ходить в парные, читать книги о здоровье и чужие мемуары. Можно сильно напиваться, разрешая, говорила она сама себе.
Цветы надо выращивать: кто выращивает мощные цветы, и не вянут они у него - тот никогда не будет брошен никакой половиной, ни мужской, ни женской, но нужно, чтобы цветы не дохли. Она знала некоторых мужчин, семейных цветоводов, (такие женщины - не новость) - все были хромоноги, неудачливы и по карьере и по деньгам, но женщины подле них держались намертво. Это хороший старый способ удержания.
Ночь много забирает, но и многому насыщает. Ночь высасывает кровь, изнашивает предметы вокруг, но обеспечивает покой или по-другому - тишину. Покой недостижим, так хотя бы тишина, здесь можно уровнять. Что плохого быть одиноким несколько часов в ночи - отчего все бояться? Если вы проглотили пробку от пузырька, как один писатель пьес, и некому её выбить, здесь нечего возразить, здесь неосторожность, которая опять же приравнивается к судьбе, её не избежать... Она не боялась. Испуги роились в дневном: все эти люди и она вместе с ними, тоже человек, испускали горе и опасность - днём они страдали, когда не спали, и их страдание было ей заметнее, чем счастье или удивление. Встретить радость - редкое представление. Она сама больше любила показывать свою несчастливость, и сама же себя за это осуждала. Она могла быть недобра к человеку, но если он ей вдруг улыбался, или показывал, что вежлив с ней, хоть уступал дорогу, или говорил несколько слов теплым тоном - всё менялось, и она была готова, как бедная старушка за доброту и пропитание, или одинокое животное за то же самое - биться за этого человека, и долго-долго ему за это потом услужать и бескорыстно и с готовностью.
Её звали Z..., и она знала, что быстро проживёт свою жизнь, не в том смысле, что умрёт молодой, а скорее всего - не вовремя покроется морщинами и начнутся эти скрывания... Сколько вам лет? Так неприятно, такие сухие руки после посуды, а потом уже постоянно сухие, и не знаешь, чем замазать эту сухость и сетки, как отпечатки пальцев в картотеке, но уже по всей-всей коже, как несправедливо!!!
Где-то есть хороший климат, но не здесь, думала она. Думала она и том, какое себе придумать новое имя - оно не должно быть красивым, оно должно быть любимым и прилегать к телу. Никакое имя не прилегало к ней, она ходила без имени, поэтому-то и случались с ней несовпадения такие жестокие, что и сопротивляться было немудро и нельзя было увильнуть от расплаты, а оставалось вечно подставлять лицо и сердце под.
Ночью до того она упивалась размышлениями и сигаретами, что из-под ног уплывали материальные половики, а она только смотрела и моргала, надо же! Но в этом не было ничего интересного и значительного - никаких продолжений, подумаешь, отполз коврик, потряс только её, а если со стороны расскажешь - одна только глупость всем покажется, что совсем одичала Безназванная. Плакать иногда удавалось, иногда и нет, только внутренне получалось.
Люди, доставлявшие ей хорошее, а она за это их любила - быстро уставали с ней и перемётывались к садистам. Так было с одной подругой, и с другой подругой - все обольщались на садистов-спутников, правда, потом и с ними разрывали и предпочитали никому не доставлять ни радости, ни горя. Просто решали стареть отдельно, жить, пить вредное: и кофе и пиво, и пухнуть, и не стесняться переспрашивать о деньгах и даже некрасиво их пересчитывать на глазах у всех, не заботясь уж о красоте, как раньше, и какое произведут впечатление. Уж трудно им было в кого-то влюбиться, к кому-то проникнуться - все любили теперь только родственников, ведь рождены они были изначально хорошими людьми! Тепло вырабатывалось само по себе и его нужно было куда-то сбрасывать, но постепенно остывает всё, холодает, белеет, седеет. Но знала она эту правду не со злым блеском в глазах, как у некоторых несчастных старух, а со вздохами сожаления: всё-таки люди такие ослабленные и все сделаны из живого, и надо их экономить, зря не наждачить, а покупать им всякие вкусные изделия, и по мере сил держать в тепле, а не на холодном ветру, и показывать им всё интересное и красочное - всегда потакать. Да, и не бить их ни в коем случае, а так часто их колотят и режут.
Она начинала с себя. Так любила соль! И покупала её для себя разных видов, и морскую и йодированную и крупными зёрнами, меньше всего любила мелкую и банальную. Как любила лимоны - всегда полны были полки этих жёлтых фруктов или... овощей. Раньше она любила чай, но потом он перестал ей помогать, теперь она пила его просто по памяти, вдруг вернётся это наслаждение опять? Она разлюбила поцелуи, и уклонялась... Любила кисточки - много напокупала их себе, чтобы стояли в хрустальном стакане, как у художника, хоть она была и не художник, а просто женщина.
Нужно было избежать старости - вот что нужно было! Так глупо, но она старалась всё равно избегать - женщины и книги ей рассказывали одни и те же рецепты - она выполняла их, а они заполняли её жизнь. Трудно было разобраться, зачем ей были послано столько дней и ночей.
Белые листы - это красиво... Вороны - очень красивые! Она и сама себя с одного ракурса считала очень красивой, но были и другие повороты в лице
- и все неудачные. Откуда-то стали возникать по ней родинки, и, как коврики в ночи, тоже начали передвигаться по её телу и лицу, нельзя их было словить. Были проворнее мух! Только запудришь, только изведёшь, проступят на веке. Но это показывало - живое. Она - живое.
Она изматывала людей, но и они её. Она звонила по делу, но номер был ошибочный, кричали:
- Какую вам Лену? Цыганку, что ль? Какой она нации? - И кидали трубку, и голос был женский. Женщины безжалостны по телефону, когда не лицом к лицу - могут много обидного набросать вам в душу.
Женщины-кошки всегда вреднее, чем коты. Котам от кошек нужна любовь, а от человека - ласка, а кошкам - непредсказуемо: то бьют котов по "лицу", то катаются белыми спинками по кустам и грязи, а к человеку - строгость, истеричность, ипохондрия, недоброта. Хвосты с возрастом облетают, уши сворачиваются в трубочки, меха обесцвечиваются, остаются хозяевы повадки - копируют точка в точку, начинают любить тёмные места, всё ищут, где бы ещё раз родить или умереть.
Думала после разговора, может ей стать Леной - имя распространённое и даёт житейские силы, хотя и безумных среди них накопилось немало. Была одна такая высокая, некогда красивая Лена Д. Один мужчина рассказывал даже, как чуть не соблазнил её в молодости, до того она была интересная, и всегда активистка курса. А теперь - совсем непохоже, что всё так хорошо начиналось, теперь она и властная, но только по некоторым вопросам, теоретическим, о смысле её жизни, чтобы не задевали, а так - всегда в свитерах пастельных тонов, неновых, аскетичная, жертвенная, под воздействием гороскопов, добровольно живущая в постороннем городе в общежитии без горячей, иногда и холодной воды, неотапливаемом, с соседкой нелюбимой, но зато у моря. А в Москве есть и жильё, вся жизнь прошла, но - трудно ей там, и небогатая одежда, и нужно покрывать большие расстояния, чтобы доехать хоть до одного пункта из её квартиры. Такая красивая девушка, но волосы как в плесени, потеряли свой цвет и запах, и не зародилось детей, и тело стало жёстким, руки и ноги покрылись костяными набалдашниками, и тянет её к монстрам престарелым. Сила престарелых вампиров её засасывает в себя - она и так им отдала всю свою молодость зачем-то. Одновременно ходит на приёмы лечения к местной знахарке, та мнёт ей плечи, а внутренне знает, что тут уж не исправишь, одичала девушка, кожа пожелтела, как море у городской черты уж больше не очиститься никогда, всегда будут объявлять: "Купание запрещено!" Одна пена и муть швартуется по берегам, и тонут в ней иногда дети и пьяные мужчины.
Она бросила осуждающе вспоминать ту далёкую Елену, ведь так много близких... и с другими именами. Но стрелки подползли к трём часам ночи. Блестела железная плита из темноты. Кастрюля на ней и сковородка. Она решила, сегодня пусть так, буду покороче, пойду приму снотворное.
А что я буду завтра утром есть? А потом?
Пойду к помойке, покормлю котов. Она боялась теперь напороться на образцового начальника трёх мусорных ящиков и одного контейнера.
- Кто вы такая? - Говорил он, когда она раскладывала бумажки с едой. - Вы здесь не живёте!
- Как я не живу? Я год уже живу вот в этом доме.
- Я вас не знаю, и у меня самая чистая помойка в городе, пойдите сравните, и я не дам вам тут класть мусор мимо баков. Видите какая у меня здесь чистота?
На любой фразе можно окончить этот рассказ про эту женщину без имени. У неё был и муж, и широкая кровать, и много воспоминаний, и она так быстро уставала от всего.
Бельё в постели уже испачканное, кислинкой пахло мужниной, а не могла содрать с кровати её "кожу", руки опускались, и шли стеной воспоминания, умершие смешивались с живыми, сны перестали быть страшными, и не запоминались, и обмельчали темы этих сновидений. Периоды страха сменялись периодами грусти, и надежды. Шла она в магазин, рассматривала новые ткани на костюмах, спрашивал, сколько стоят колготки, пыталась завоевать сердца хоть продавщиц... Шла пешком до самой Красной площади - все встречные ели мороженое, усталость приходила, но не засыпалось в ночи. Значит, грустный финал? Нет, она была очень счастлива, в конце концов, счастлива! Закрывала глаза, гладила себя по щекам и плечам и говорила:
- Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива! - Прямо вслух, но от чего она была счастлива, нельзя было перечислись словами, как можно перечислить словами, отчего несчастлива. Она вставала со своего полосатого дивана, удалялась своей фигурой от тиканья часов на столе и укладывалась в постель к телу спящего мужа. Он шевелился, иногда неосознанно и строго спрашивал, например:
- Сколько времени?
А она ему так же резво:
- Зачем тебе?
И у него не было сил переспрашивать. Он весь отдавался сну. Он был Король Сна. Он мог спать без последствий часов по двенадцать, добрый и гордый, любил сладкое и водку. А она - соль и лимоны.
- Ну, когда же ты мне купишь бриллианты? - Спросила она в конце той ночи.
Он, защищаясь, заулыбался такой мерцающей улыбкой, как будто губам передался нервный тик, то растянутся, то сожмутся.
- Это ты у меня спрашиваешь?
- Да, - Сказала она, привстав на локте.
- В сентябре, - вдруг ответил он так точно, хоть и спал, и зрачки закатились под веки.
- Это точно? Откуда ты знаешь? - Подстраховалась она.
- Знаю.
Больше он не отзывался, её голос заглушился её же голосом, но из сна. Точная копия жены, только оборотень, не отбрасывающий тени, несправедливо напевал ему упрёки, раскачиваясь на подушке и сжимая в руках рыжего кота, потворника всех тёмных сил, переходя иногда на что-то стихотворное, и пугающе подвывая:
- Если есть на свете счастье, где оно? Не коснётся даже и крылом. Я как призрак, всё у меня настоящее, есть кровь и раны, но нет любви. Есть у меня слёзы - всегда готовы политься из глаз. Есть множество из множеств, есть реки и поля... Лечение - тишина. Я слышу все твои мысли через сон, уж лучше не думай обо мне, а сразу же забудь. Я знаю твоё продолжение: какая-то женщина милая ляжет своим тёплым боком вздыхать рядом с тобой такт в такт, как ты и мечтал. Потом обед, потом из сумерек - бутылка пива и TV, и будешь ты обхватывать своё белое распухшее тело, а что ты будешь думать при этом - не знаю, но ты оправдаешься сам перед собой. Главное - сон и чтобы ничего...
Его разбудил звук первого трамвая, а в нашем городе он приравнивается к первым петухам.
(с) Рената Литвинова
По вечерам она ела такой вкусный "рецепт" - в маленькую кружку или лунку насыпалась соль, выжимался лимон, чтобы белая насыпь промокла, чистила
чеснок: нужно было макать дольку и так съедать - это лишало сна, не хотелось спать. Ночь такое покойное время, и не хотелось её пропускать. Ночью она боролась со старостью: натирала лицо льдом и кипятком, и часто плакала, что тоже омолаживает. Изучала листы на растениях, и все они были обглоданы всё тем же котом, который слонялся по комнатам и искал себе занятий. Вот уж кто ей нравился, так это вороны, как более недоступные, и коты, тугие и не дорожащие жизнью. В них нельзя разочароваться. Женщинам нужно ходить в парные, читать книги о здоровье и чужие мемуары. Можно сильно напиваться, разрешая, говорила она сама себе.
Цветы надо выращивать: кто выращивает мощные цветы, и не вянут они у него - тот никогда не будет брошен никакой половиной, ни мужской, ни женской, но нужно, чтобы цветы не дохли. Она знала некоторых мужчин, семейных цветоводов, (такие женщины - не новость) - все были хромоноги, неудачливы и по карьере и по деньгам, но женщины подле них держались намертво. Это хороший старый способ удержания.
Ночь много забирает, но и многому насыщает. Ночь высасывает кровь, изнашивает предметы вокруг, но обеспечивает покой или по-другому - тишину. Покой недостижим, так хотя бы тишина, здесь можно уровнять. Что плохого быть одиноким несколько часов в ночи - отчего все бояться? Если вы проглотили пробку от пузырька, как один писатель пьес, и некому её выбить, здесь нечего возразить, здесь неосторожность, которая опять же приравнивается к судьбе, её не избежать... Она не боялась. Испуги роились в дневном: все эти люди и она вместе с ними, тоже человек, испускали горе и опасность - днём они страдали, когда не спали, и их страдание было ей заметнее, чем счастье или удивление. Встретить радость - редкое представление. Она сама больше любила показывать свою несчастливость, и сама же себя за это осуждала. Она могла быть недобра к человеку, но если он ей вдруг улыбался, или показывал, что вежлив с ней, хоть уступал дорогу, или говорил несколько слов теплым тоном - всё менялось, и она была готова, как бедная старушка за доброту и пропитание, или одинокое животное за то же самое - биться за этого человека, и долго-долго ему за это потом услужать и бескорыстно и с готовностью.
Её звали Z..., и она знала, что быстро проживёт свою жизнь, не в том смысле, что умрёт молодой, а скорее всего - не вовремя покроется морщинами и начнутся эти скрывания... Сколько вам лет? Так неприятно, такие сухие руки после посуды, а потом уже постоянно сухие, и не знаешь, чем замазать эту сухость и сетки, как отпечатки пальцев в картотеке, но уже по всей-всей коже, как несправедливо!!!
Где-то есть хороший климат, но не здесь, думала она. Думала она и том, какое себе придумать новое имя - оно не должно быть красивым, оно должно быть любимым и прилегать к телу. Никакое имя не прилегало к ней, она ходила без имени, поэтому-то и случались с ней несовпадения такие жестокие, что и сопротивляться было немудро и нельзя было увильнуть от расплаты, а оставалось вечно подставлять лицо и сердце под.
Ночью до того она упивалась размышлениями и сигаретами, что из-под ног уплывали материальные половики, а она только смотрела и моргала, надо же! Но в этом не было ничего интересного и значительного - никаких продолжений, подумаешь, отполз коврик, потряс только её, а если со стороны расскажешь - одна только глупость всем покажется, что совсем одичала Безназванная. Плакать иногда удавалось, иногда и нет, только внутренне получалось.
Люди, доставлявшие ей хорошее, а она за это их любила - быстро уставали с ней и перемётывались к садистам. Так было с одной подругой, и с другой подругой - все обольщались на садистов-спутников, правда, потом и с ними разрывали и предпочитали никому не доставлять ни радости, ни горя. Просто решали стареть отдельно, жить, пить вредное: и кофе и пиво, и пухнуть, и не стесняться переспрашивать о деньгах и даже некрасиво их пересчитывать на глазах у всех, не заботясь уж о красоте, как раньше, и какое произведут впечатление. Уж трудно им было в кого-то влюбиться, к кому-то проникнуться - все любили теперь только родственников, ведь рождены они были изначально хорошими людьми! Тепло вырабатывалось само по себе и его нужно было куда-то сбрасывать, но постепенно остывает всё, холодает, белеет, седеет. Но знала она эту правду не со злым блеском в глазах, как у некоторых несчастных старух, а со вздохами сожаления: всё-таки люди такие ослабленные и все сделаны из живого, и надо их экономить, зря не наждачить, а покупать им всякие вкусные изделия, и по мере сил держать в тепле, а не на холодном ветру, и показывать им всё интересное и красочное - всегда потакать. Да, и не бить их ни в коем случае, а так часто их колотят и режут.
Она начинала с себя. Так любила соль! И покупала её для себя разных видов, и морскую и йодированную и крупными зёрнами, меньше всего любила мелкую и банальную. Как любила лимоны - всегда полны были полки этих жёлтых фруктов или... овощей. Раньше она любила чай, но потом он перестал ей помогать, теперь она пила его просто по памяти, вдруг вернётся это наслаждение опять? Она разлюбила поцелуи, и уклонялась... Любила кисточки - много напокупала их себе, чтобы стояли в хрустальном стакане, как у художника, хоть она была и не художник, а просто женщина.
Нужно было избежать старости - вот что нужно было! Так глупо, но она старалась всё равно избегать - женщины и книги ей рассказывали одни и те же рецепты - она выполняла их, а они заполняли её жизнь. Трудно было разобраться, зачем ей были послано столько дней и ночей.
Белые листы - это красиво... Вороны - очень красивые! Она и сама себя с одного ракурса считала очень красивой, но были и другие повороты в лице
- и все неудачные. Откуда-то стали возникать по ней родинки, и, как коврики в ночи, тоже начали передвигаться по её телу и лицу, нельзя их было словить. Были проворнее мух! Только запудришь, только изведёшь, проступят на веке. Но это показывало - живое. Она - живое.
Она изматывала людей, но и они её. Она звонила по делу, но номер был ошибочный, кричали:
- Какую вам Лену? Цыганку, что ль? Какой она нации? - И кидали трубку, и голос был женский. Женщины безжалостны по телефону, когда не лицом к лицу - могут много обидного набросать вам в душу.
Женщины-кошки всегда вреднее, чем коты. Котам от кошек нужна любовь, а от человека - ласка, а кошкам - непредсказуемо: то бьют котов по "лицу", то катаются белыми спинками по кустам и грязи, а к человеку - строгость, истеричность, ипохондрия, недоброта. Хвосты с возрастом облетают, уши сворачиваются в трубочки, меха обесцвечиваются, остаются хозяевы повадки - копируют точка в точку, начинают любить тёмные места, всё ищут, где бы ещё раз родить или умереть.
Думала после разговора, может ей стать Леной - имя распространённое и даёт житейские силы, хотя и безумных среди них накопилось немало. Была одна такая высокая, некогда красивая Лена Д. Один мужчина рассказывал даже, как чуть не соблазнил её в молодости, до того она была интересная, и всегда активистка курса. А теперь - совсем непохоже, что всё так хорошо начиналось, теперь она и властная, но только по некоторым вопросам, теоретическим, о смысле её жизни, чтобы не задевали, а так - всегда в свитерах пастельных тонов, неновых, аскетичная, жертвенная, под воздействием гороскопов, добровольно живущая в постороннем городе в общежитии без горячей, иногда и холодной воды, неотапливаемом, с соседкой нелюбимой, но зато у моря. А в Москве есть и жильё, вся жизнь прошла, но - трудно ей там, и небогатая одежда, и нужно покрывать большие расстояния, чтобы доехать хоть до одного пункта из её квартиры. Такая красивая девушка, но волосы как в плесени, потеряли свой цвет и запах, и не зародилось детей, и тело стало жёстким, руки и ноги покрылись костяными набалдашниками, и тянет её к монстрам престарелым. Сила престарелых вампиров её засасывает в себя - она и так им отдала всю свою молодость зачем-то. Одновременно ходит на приёмы лечения к местной знахарке, та мнёт ей плечи, а внутренне знает, что тут уж не исправишь, одичала девушка, кожа пожелтела, как море у городской черты уж больше не очиститься никогда, всегда будут объявлять: "Купание запрещено!" Одна пена и муть швартуется по берегам, и тонут в ней иногда дети и пьяные мужчины.
Она бросила осуждающе вспоминать ту далёкую Елену, ведь так много близких... и с другими именами. Но стрелки подползли к трём часам ночи. Блестела железная плита из темноты. Кастрюля на ней и сковородка. Она решила, сегодня пусть так, буду покороче, пойду приму снотворное.
А что я буду завтра утром есть? А потом?
Пойду к помойке, покормлю котов. Она боялась теперь напороться на образцового начальника трёх мусорных ящиков и одного контейнера.
- Кто вы такая? - Говорил он, когда она раскладывала бумажки с едой. - Вы здесь не живёте!
- Как я не живу? Я год уже живу вот в этом доме.
- Я вас не знаю, и у меня самая чистая помойка в городе, пойдите сравните, и я не дам вам тут класть мусор мимо баков. Видите какая у меня здесь чистота?
На любой фразе можно окончить этот рассказ про эту женщину без имени. У неё был и муж, и широкая кровать, и много воспоминаний, и она так быстро уставала от всего.
Бельё в постели уже испачканное, кислинкой пахло мужниной, а не могла содрать с кровати её "кожу", руки опускались, и шли стеной воспоминания, умершие смешивались с живыми, сны перестали быть страшными, и не запоминались, и обмельчали темы этих сновидений. Периоды страха сменялись периодами грусти, и надежды. Шла она в магазин, рассматривала новые ткани на костюмах, спрашивал, сколько стоят колготки, пыталась завоевать сердца хоть продавщиц... Шла пешком до самой Красной площади - все встречные ели мороженое, усталость приходила, но не засыпалось в ночи. Значит, грустный финал? Нет, она была очень счастлива, в конце концов, счастлива! Закрывала глаза, гладила себя по щекам и плечам и говорила:
- Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива! - Прямо вслух, но от чего она была счастлива, нельзя было перечислись словами, как можно перечислить словами, отчего несчастлива. Она вставала со своего полосатого дивана, удалялась своей фигурой от тиканья часов на столе и укладывалась в постель к телу спящего мужа. Он шевелился, иногда неосознанно и строго спрашивал, например:
- Сколько времени?
А она ему так же резво:
- Зачем тебе?
И у него не было сил переспрашивать. Он весь отдавался сну. Он был Король Сна. Он мог спать без последствий часов по двенадцать, добрый и гордый, любил сладкое и водку. А она - соль и лимоны.
- Ну, когда же ты мне купишь бриллианты? - Спросила она в конце той ночи.
Он, защищаясь, заулыбался такой мерцающей улыбкой, как будто губам передался нервный тик, то растянутся, то сожмутся.
- Это ты у меня спрашиваешь?
- Да, - Сказала она, привстав на локте.
- В сентябре, - вдруг ответил он так точно, хоть и спал, и зрачки закатились под веки.
- Это точно? Откуда ты знаешь? - Подстраховалась она.
- Знаю.
Больше он не отзывался, её голос заглушился её же голосом, но из сна. Точная копия жены, только оборотень, не отбрасывающий тени, несправедливо напевал ему упрёки, раскачиваясь на подушке и сжимая в руках рыжего кота, потворника всех тёмных сил, переходя иногда на что-то стихотворное, и пугающе подвывая:
- Если есть на свете счастье, где оно? Не коснётся даже и крылом. Я как призрак, всё у меня настоящее, есть кровь и раны, но нет любви. Есть у меня слёзы - всегда готовы политься из глаз. Есть множество из множеств, есть реки и поля... Лечение - тишина. Я слышу все твои мысли через сон, уж лучше не думай обо мне, а сразу же забудь. Я знаю твоё продолжение: какая-то женщина милая ляжет своим тёплым боком вздыхать рядом с тобой такт в такт, как ты и мечтал. Потом обед, потом из сумерек - бутылка пива и TV, и будешь ты обхватывать своё белое распухшее тело, а что ты будешь думать при этом - не знаю, но ты оправдаешься сам перед собой. Главное - сон и чтобы ничего...
Его разбудил звук первого трамвая, а в нашем городе он приравнивается к первым петухам.
(с) Рената Литвинова
-
-
05.09.2005 в 22:15ВЕнеРА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-!!!!!!!!!!!!!!!
-
-
05.09.2005 в 22:19ААААААААААААААААААААААААААААААААА!!
ВЕнеРА.
-
-
05.09.2005 в 22:20-
-
05.09.2005 в 22:34-
-
06.09.2005 в 13:16Нада залезть на сайт одной НЕ известной и, конечно же, ещё никому НЕ надоевшей здеся (т.е. в этом дневнике!) рок-групы!
И спросить тама на форуме, нету ли у них сведений о МОЁМ муже. ВОт.
То бишь посТУПИТЬ так же, как поступила ТЫ, гениальнейшая Моя, когда Тебе былА пора знакомиЦа с твоим настоящим и НАФСЕГДАШНИМ мужем. ВОт (т.е. что Я говорю?! когда Тебе, БЛАгородНЕЙШАЯ моя, наДА былА срочейшим образом написать статью о рок-ГЕРО... ... ... ну, и т.д. и т.п.
Вот. ПРАВИЛЬНО?!
ВЕнеРА.
-
-
06.09.2005 в 14:54заходь, пиши че хош. под ником Вера-дура. тебя примут за его фанатку, с ними так низзззя.
если я че-нить узнаю, я те о нем скажу-)
-
-
06.09.2005 в 22:14Даш, по-моему у Меня депрессия началась. Давно пора. Я даже немного рада. Ждала.
Ничего не хочется. Даже плакать...
Я всем мешаю. Я лишняя.
Я никому не нужна. И мне никто не нужен...
Вот.
ВЕнеРА.
-
-
07.09.2005 в 00:01и Ему. какому-нибудь темненькому кареглазому...
и этому миру, в котором там много козлов и так мало людей.
-
-
07.09.2005 в 20:23Пасиб... ... ...
ВЕнеРА.
-
-
07.09.2005 в 20:26Ну и какой же Я -людь, если Я букву ю пропустила!
-
-
07.09.2005 в 22:38