В моем курсовике живут Ходасевич, Блок и Гершензон… Каждый раз, когда я собираюсь его писать, мне кажется, что я сижу на пыльном парижском чердаке и слежу за пораженными экземой пальцами Ходасевича. Трижды проклятого пролетарскими критиками, создающего при смерти свой невероятный «Некрополь».

Со сцепленными пальцами переживаю за чужие биографии. Уже неделю тени эмигрантов первой волны разочарованно вздыхают по углам моей комнаты…



«…Ходасевич, весь черный, как надгробный памятник, даже и воротничок как будто не белый, мрачный, молчаливый и серьезный»

«…вовсе и не человек, а маленький бесенок, змееныш, удавеныш. Он остро-зол, мелко-зол, он – оса, или ланцет, вообще что-то насекомо-медицинское, маленькая отрава…»

«Скрипичным ариям Ходасевич не доверяет; поэзию прячет. Протокол, афоризм – надо вслушаться, а то и не заметишь ничего, кроме них… Кто-то выбросился из окна. Берлинская газета не могла бы сообщить об этом короче. Потом о мире, о себе: кратчайшая формула предельного отчаяния. Принять к сведению? Только это и остается, если мы не услышали, как разорвалась надвое третья строка и как тень, сорвавшаяся со стены, упала, провалилась в раскрытое «а» слова «счастлив», в это «а», которому как эхо отвечает та же гласная в слове «падает»…»



Эти люди пишут так, как будто родились от соития поэзии и прозы.

---

Привет. Красный карандаш в руке и тории на бумаге. Мне… не по себе? Не по тебе? Надоело дышать через форточку. Или просто кофейная ломка. Или жеманность человека, который может практически всё. Я не много хочу. Просто уехать. Говорить на другом языке и обновить видеоряд перед глазами. Без дестроя и выламывания оконных рам, без взъерошенности и перьев по стенам, без громких заявлений и хлопаний дверью в прошлое. Без попыток доказать тому и другому, что я без него очень даже ничего, а без другого – недурственно вполне. Тихо, спокойно, пусть даже незаметно уехать и растеряться в чужом мире. Растеряться, испугаться по-настоящему в кои-то веки, вышвырнуть себя из зоны комфорта, встряхнуть за плечи и ткнуть пальцем вперед: «Смотри, смотри, это МИР!!!»

---

Я закрываю глаза и вижу стаю птиц (с) Борхес

– А это, в принципе, неплохо…- в куче дисков ищет Doors и ничуть не раздражается на километровую пробку, - после рабочего дня выпить пару чашек капучино в любимом кафе, подарить тебе какую-нибудь безделушку, - накрываю плечи палантином и в кои-то веки по-бабски верчусь перед зеркалом заднего вида, - покататься под Doors… Мне нравится так жить.

- Ты не умеешь мечтать со вкусом. Увидишь, что у меня получится лучше. Ближе к полуночи прийти с ноутбуком в пустое круглосуточное кафе, пить капучино, играть словами… одним словом, «работать». Уйти домой до рассвета, пешком, мерзнуть на пустых улицах и сочинять стихи с рубленым ритмом в такт стучащим зубам. Лечь спать, когда вся страна встает работать. Проснуться в полдень, вдохновенно бездельничать, заниматься псевдотворчеством, коллекционировать саквояжи или планировать ночное ограбление какого-нибудь книжного магазина. Да мало ли дел… От всего этого отвлекает такая абсолютно ненужная, в сущности, вещь, как работа. Вот увидишь, я смогу ее перехитрить.

---

Чем короче волосы, тем сильнее руки пахнут сигаретным дымом. Я не курю, за меня курит моя декабрьская ипостась. Ей в каждом лице мерещится Блок. Неподвижно опустивший глаза, презирающий свою квартиру и фрак Гумилева. С бледными нервными пальцами и настроением ля бемоль. Но вот в трамвай, бесцельно направляющийся в сторону окраины, заходит исчерпывающего вида парень и начинает петь Дженис Джоплин. Он пытается удержать равновесие, но лишь добавляет царапин горлу и гитаре. У нее две струны выдают непознанную Пифагором ноту и прекрасно сочетаются с его портвейновым голосом. «Summertime» в пустом трамвае, «Русские на Мариенплац» и Блок в черном пиджаке поверх белого свитере. Для счастья действительно нужно очень мало, даже если оно горчит, имеет отнюдь не римский профиль и отнюдь не женскую покладистость.



«Вдохновение. Юбки веером вверх» .

---

Вспомнив вдруг, что «change your taste in man» уже давно произошло, а «change your style again» все затягивается, Не_Забава сделала прическу, которую бабушка окрестила «Чем дурней, тем лучше». Теперь пьет со своим отражением кофе, знакомится значит. Те, кто не успели увидеть Не_Забавкины рыжие кудряшки, конкретно опоздали.

Капут кудряшкам.



В дополнение к «Чем дурней, тем лучше» - часы из темного серебра. Ломаю собственные убеждения в том, что ни в жисть не надену эти наручники. Вот только неподготовленному человеку все же лучше не пытаться понять, какое время они мне показывают…

---

Копирайт. Настроение "чемодан".

А вот что у вас ассоциируется с собственным настроением? Воображение у людей богатое. У кого-нибудь вот наверняка с настроением ассоциируются предметы. Чемодан, например.

- Как твоё настроение сегодня?

- Да знаешь, чемодан.

Такой, большой, старый, кожаный, обязательно чёрный, и не из блестящей кожи, а такой... потрёпанный. на колесиках и с ручкой. А внутри - книжки. Тоже, конечно, не новые. И далеко не все - сокровища. Много советских, про шитьё, скажем, или, там, про садоводство, и ещё стопка журналов о природе, того же периода. И как-то вот сразу настроение такое представляется.



Ну, или, скажем, зонтик. Это, наверное, часто бывает, да. У меня есть такой, длинный чёрный, с деревянной ручкой и в чехле. Только чехол порвался. Ещё есть клетчатый, тоже длинный, с верёвкой через плечо.



Или, скажем, часы песочные. Бумажный самолётик. Плюшевый мишка, детский.

Ну, или, например, чайник, жестяной, со свистком, куда же без такого настроения.



(с)http://hat-full-of-sky.livejournal.com/

---

В ритме безмолвной нежности

Я не знаю его. Я не знаю, какой кофе он пьет по ночам, когда впервые увидел море и что может заставить его заплакать. Но я знаю, что сейчас он борется с комком пустоты внутри и мне лучше тихо тлеть в своих эмоциях. Я не знаю его, но просто наслаждаюсь тонкой фигурой на фоне неспящего города. Я хочу снять для него фильм. Я хочу снять с него рубашку. Но я просто наслаждаюсь тонкой фигурой на фоне борхесовского города. И мне кажется, что я в смертельной лихорадке, и его прохладные руки принесут иллюзорное облегчение. Но чужой комок пустоты нужно уважать. Это как та гениальная сцена в «Амаркорде» Феллини, когда герои фильма нашли в пещере картины. Но как только их открыли, они начали оплывать от воздуха и стремительной жизни. Так и его клокочущая болезненная тайна должна быть взаперти. И манить всечувствующих девушек на острый аромат его усталых чувств…



Я родилась двадцать восьмого дня двенадцатого месяца шестьдесят первого года эпохи правления императора Сёва. А значит у меня еще есть время на крахмальный шелест его рубашки… Ритм. Безмолвной нежности.

---

нет ни одного действия, которое по случайности

не могло бы оказаться волшебным (с) Борхес

Все фантастически быстро меняется. Мне жарко в ноябрьском поветрии, мне нараспашку, мне не всерьез. Я по-новому и будто впервые смотрю на город, в котором живу с рождения. Как я раньше не замечала, что в Краснодаре уникальная архитектура? Как я раньше не понимала, о чем думает тот ветхий дом на углу с оголившейся кирпичом стеной? Как я раньше смотрела под ноги, а не вверх? Где моя мизантропия? Где прокуренные рок-концерты? Где эта чертова романтика? Я безумный реалист до мозга костей. Реалист своей потрясающей, невозможной, всемогущей реальности. Это не восторженность и не горячечный вздор, а безмятежная констатация факта.

А страна Оз, она всегда рядом. Сказал тот ветхий дом на углу с обвитой плющом водосточной трубой.

---

О непечориных

Он приходит в тот момент, когда я перед телевизором в армии самураев выбираю себе мужа. Своей вызывающе славянской внешностью разрушает мой хрупкий рай из спичечных коробков. Стелится льняными волосами по плечу, ластится и мурлычет. Говорю ласково: «Коно-яро». Улыбаюсь трогательно: «Дзаккэнаё». «Моя экзотичная девочка», - умиляется в ответ. Вспоминаю, как Джим Моррисон убивает жареную курицу.

Эпизодических блондинов в моей жизни больше не будет. Смотрю в его нахальные глаза и понимаю – меньше тоже. И будет он счастливо улыбаться на свадебном фото, выглядывая из-за спины моего мужа, и будет до старости с энтузиазмом интересоваться моими делами и ношу ли я юбки, и будет поздравлять со всеми праздниками и буднями. Как жвачка на подошве ботинка, с которой я хожу еще с лета. Мне не нужны атрибуты. У меня и так всё есть.





Кстати про Печориных всё Не_Забава врала. Вот так перебирала складки длиннющей юбки и вдохновенно вспоминала ту себя, срок годности которой был исчерпан полгода назад. Уходя он подарил мне свой самый долгий взгляд и без привычного бряцанья шутовскими колокольчиками заметил: "Я тебя не узнал". Не_Забава всё про Печориных врала. Она давно в них не нуждается, она над ними потешается и смотрит мимо. Имеет право на усмешку ретроспективе.

---

О Печориных

Наверное, это самая большая женская глупость – искать своего принца, своего Печорина в моем случае. Как выкройку, модель для сборки. И не потому даже, что печорины вечно будут гибнуть на случайных дуэлях с собственным не в меру свободолюбивым разумом. А я – писать некрологи той или иной степени образности. Быть может потому, что так только замыкаемся в ореховой скорлупе. А непечорины не влекут, ох не влекут…

…

А мне говорят: пиши. А как писать, когда ни печорина, ни призрака перспективы? Когда я влезла в иероглифические дебри и засыпаю исключительно на покрывшемся старческими пятнами томе Вергилия? Когда 7 статей в неделю, сны на японском языке, фильмы на корейском, музыка на французском, книги на английском. Когда свободное время – это всего лишь чашка кофе с опушкой мороженого. Печорин бы единым движением брови изумительно скрутил бы в бараний рог весь презрения достойный окружающий меня блеф. Повернулся прямой спиной и закурил, как приговор зачитывая.



Не очень-то нужно.

---

Его зовут «Изящный философ». Дословный перевод эскиза теории вероятностей. Так мало людей, глядя на меня, понимают, что происходит. Ну что вы, я не влюблена, я только собираюсь, я всего лишь полупроводник между землей и космосом, жрец-посредник, окутывающий треножник дымок, бормочущий во сне оракул, мне эти короткие замыкания только сбивают дыхание и портят изоляцию. Тем не мене, его зовут «Изящный философ», и это не имя, а театр абсурда, и мне, мне теперь жить с этим знанием и чувствовать свою ущербность, потому что его зовут «Изящный философ», а меня Даша.

---

Какие там беспечные ездоки, какие прожигатели ожиданий. James Brown и предсмертный Unplugged In New York. Отпусти меня мир, отпусти меня Web Money и 24500 знаков в неделю, мне нужен холодный белый песок со следами чайки по имени Джонатан Ливингстон и обесточенные улицы. Мне нужно мерзнуть, мокнуть под дождем и чуть-чуть сменить географию. Мне нужно считать поезда, сидя под мостом и крошить в кармане шоколад. Мне нужно в пятницу утром бродить по пустому парку с сумасшедшей улыбкой во весь рост, стирать в реке кеды и фенечки… Спасибо, правда.

…

Я прошу его – почини гитару. Еще года три назад он сочинил мелодию, назвал ее «этюд» и написал бестолковый текст. Когда я одна возвращаюсь домой, я ее напеваю и у меня начинает кружиться голова. Однажды я напишу к ней настоящий текст, но на это требуется время – он должен забродить и стать таким крепким, чтобы обожженное горло оборвало слово на середине. Я прошу его – почини свою гитару. Впереди зима, и я, настукивая очередной вордовский текст, должна слышать за спиной неподключенную гитару.

…

Хулы не будет. Каждый получит по ноябрю.

---

Мы с моим миром идем гулять (с)

Не худшее начало недели – понедельничным рассветом вместо универа отправиться на вокзал, прихватив с собой каркадэ, сидюшник, книжку и блокнот. Сесть в автобус, доехать до моря, вернуться в лето. Валяться на песке, пить горячий чай и щуриться на размытую линию горизонта. И мечтать, конечно… Я не помню, о чем думала. Только когда в нашу сторону поплыла стая дельфинов, Холли вскочила и от избытка эмоций закричала: «У нас все получится!!!»; и я поняла, это «все», которое получится, уже не нуждается в объяснениях и уточнениях, а значит прошедшие годы прожиты не зря.



В продолжение предыдущего поста. Лениво размышляла, что же все-таки делают с мужчинами и на кой черт вся суета. Нашла единственный достойный внимания вариант. Мужчина нужен для того, чтобы безбоязненно автостопом прокладывать пунктиры-пути на карте мира. Я бы, например, с мужчиной (и саквояжем) съездила от Прибалтики к Калининграду, а далее – Польша, Чехия, Австрия и домой через Венгрию. Хотя, куда спешить, можно и до французской провинции добраться, было бы желание. Хотя для безбоязненных путешествий автостопом вполне сойдет ружье. Но мужчина, в отличие от него, не запрещен законом. В то же время мужчин, способных на подобные поступки в моем поле зрения еще не наблюдалось. Ну и черт с ними, собственно. С чего и начинали.

---

В перерыве между двумя статьями…

Подруга говорит: «Хочу мужика. Срочно». Киваю. А сама хочу красный сочный абхазский гранат и черный кожаный саквояж. Срочно. Вспоминаю дату последнего свидания – хоть убей. Если честно, на первое я тоже не обратила внимания. Нет, ну правда. Вот появится сейчас в дверном проеме длинноволосый брюнет, протянет вожделенно навстречу руки, а я ему: «Неее, лучше саквояж».

Тем более «мужик» у меня есть. Я его рисую, я его пишу. Прекрасно ладим.



А на самом деле, совершенно секретно, я не знаю, что делают с мужчинами. Я наигралась и накапризничалась, до тошноты наелась романтики и, кажется, устала. Давно. Во мне нет флирта. И катастрофически на все это дело плевать. А вот саквояж – вещь на все времена.

---

Искренне не помню, какой нынче день недели и какая погода была с утра. В период времени с недавно по сегодня компактно уместились предрассветные бдения у старой деревянной церквушки, два портрета красными карандашами, капающий в кофе дождь, лунатический ночной сеанс Такешиз, беспробудно восхитительное настроение, километры фонарных столбов, русско-чешский разговорник и подсвечивающая монитор масляная лампа. Плюс одно Самое Настоящее Чудо и вчерашний спектакль Гришковца. Однажды я высплюсь, съем полбанки вишневого варенья, обживусь дома и даже надену теплые шерстяные носочки. Да, да. Совсем скоро. В ноябре. Я даже решу простудиться и с бледным ликом спрячусь в шалаше из одеяла и дюжины книг. И чай с малиной в обязательном порядке, каждые два часа.

---

Я утопила свой дневник. Сохранила самое ценное – фантик от барбариски и счастливые троллейбусные билеты.

Поцеловала красивую обложку, и запустила дневник в реку. Взметнулись оторвавшиеся страницы, разлетелись по черной воде. Даже прошлое предпочитаю провожать красиво. Прав был сэр Макс, из одного только пижонства можно перевернуть мир. Что уж говорить о смене пары-тройки судеб. Мелочи жизни.

А все правильно. На его страничках жили два гитариста, художник и пара эпизодических персонажей. Для третьего гитариста компания малоподходящая. Да и прошлое мое имеет все меньше точек соприкосновения с настоящим.

пусть ты не случился

я не жалею - я привыкаю

рыбы и змеи - сколько их будет

в этом романе?

Несбывшемуся и сбывшемуся огромная благодарность за песни. Сейчас мне даже не сложно называть имена и отвечать на вопросы. Тем более, что эти самые имена начинают стираться из памяти, а светлые образы уплыли вниз по течению. Это не кокетство и не женская месть. Моя память отныне предпочитает помнить только будущее…

---

Один из моих редакторов пишет письма в строгом официально-деловом стиле. Но каждый раз заканчивает письмо одной и той же фразой, независимо от содержания : «Все хорошо». И точка. Хоть что-то в жизни стабильно положительно.

---

из блокнотных дебрей. сэру МаxWell'у с прохладцей.

Итак, что мы имеем? – чашку молока, бумаги,

Одиннадцать ночи.

И кажется мне: табуны лошадей подходят

К окну за моей спиной (с) Кортасар

В город пришел ветер и останется здесь, пожалуй, до весны. Как раз вовремя – южное солнце уже набило оскомину, жаркое небо слишком тесное. Ветер вернулся и грозится сорвать все крыши к чертям. И правильно. Отгородились от неба старой черепицей и думают, спрятались. Безумцы. А я в углу города рисую красными карандашами одно и то же лицо с глазами, напоминающими черный паслен и ворохом ломаных линий-волос. Как, спросите вы, красными карандашами можно нарисовать черный паслен? Сама не понимаю.

Мимо ходят бритые девочки и длинноволосые мальчики. Напротив пьет ром давно посторонний человек, который влюбляется для того, чтобы писать стихи. Но про меня стихи получаются злые, поэтому он предпочитает влюбляться не в меня, а в школьниц с податливыми коленками и иногда – в студентов с длинными челками.

Почти полночь, почти полнолуние, я приеду в спящий пригородный дом, брошу на подушку карандашное лицо и сварю кофе со жженым сахаром и орехами. Буду сидеть на ступеньках и вспоминать, каково это – писать стихи и улыбаться в чужие губы. Неужели бывает. Nowhere. Now here.

---

полутень

Месяц ожиданий чего-то прекрасного грозится разродиться парой лет. Бессловесной гуттаперчей день за днем.

Капуччиновые ‘Dair Straits’ из вечера в вечер. Четыре чашки на столе. Полки забиты, складываю книги по левую руку. Сотня фотографий узкоглазого мальчика в телефоне.

…

Ты просто понимаешь, как все происходит. В пятнадцать лет слушала Элвиса и выкраивала себе будущее из строчек песен. Смотрела завидущими глазами на рыжих лохматых девиц, безумных ‘творческих личностей’ и читала о чудесах в книжках. Видела себя такой – в испарине безнадежности, в коматозных мыслях и зверским раздвоением сознания. Так вот сейчас и живу в этих рефлексиях, в тех самых строчках песен и единственное, к чему стремлюсь – сменить репертуар. Рыжая лохматая девица, у которой чудеса вызывают снисходительное удивление. Ведь правда.

Ты понимаешь, правда. И мне интересно, что я буду выстукивать в ворде лет через, накапливая на столе пустые чашки и задумчиво глядя на ночной Токио.

…

Очередное измерение. Каждые пара лет – как новая жизнь. Кусочки земного шара между меридианами. Это что-то большее, чем любовь.

---

Хочу в книжный магазинчик «Сити Лайтс», что находится на пересечении Коламбус и улицы Керуака. Прийти незадолго до открытия и погадать на томике Ферлингетти, друга Гинзберга и Берроуза, который открыл эту лавочку полсотни лет назад. Да знаю я чего хочу. Всего-навсего составить свою карту мира. Свою. Карту судьбокрестков.